Мы из ЧК - Страница 103

103

Несколько дней прятались мы на полях. Но это было опасно, и мы стали расходиться кто куда. Я и еще четверо пошли на восток в горы. Там я попал к партизанам. Скоро стал участвовать в засадах и боях. Потом японцы начали истребительную войну против партизан, которых они иначе как хунхузами не называли. Наш отряд несколько раз вырывался из окружения, уходил на восток. Но потом нас прижали к советской границе. Мы дрались с японцами почти сутки, но вырваться так и не сумели. Ночью оставшиеся в живых переплыли через речку на советскую сторону. В этом бою я был ранен в ногу и в грудь навылет. Потерял сознание, как меня переправили, не знаю.

Советские врачи долго лечили меня, а когда выздоровел, попал в Казахстан. Я рассчитывал, что отсюда с помощью китайского консульства смогу вернуться в Китай, чтобы драться с японцами. Выдавал даже себя за солдата гоминдановской армии. Но в консульстве не очень-то торопились. Посоветовали подыскать работу, жилье. Свой отказ мотивировали тем, что Советское правительство заключило с Японией соглашение и поэтому не разрешает пока китайцам выезжать на родину. Не знаю, было ли соглашение, но консульские работники относились к таким, как я, и к советским китайцам настороженно.

— Это почему же? — поинтересовался Кузнецов.

— Боялись нас. А может, презирали.

Увидев в глазах Кузнецова недоумение, Ван Шен-гун печально улыбнулся.

— Вам, советским, это странно. А ведь в гоминдановском консульстве и сейчас на нас смотрят так же. Вчера пришлось мне слышать, что тетушка Лю про вице-консула Чжан Цзяна рассказывала.

Кузнецов внутренне насторожился и опустил глаза на свою тетрадь. Ван Шен-гун продолжал:

— Убирала она кабинет вице-консула и вымела из-под стола какой-то листок бумаги, вроде письма. Только письмо это валялось где-то: буквы наполовину расплылись. Так Чжан Цзян, как увидел этот листок, даже позеленел весь и закричал на тетушку Лю, что она, глупая женщина, важные документы выметает.

Ну, тетушка Лю, конечно, обиделась и ответила, что это, мол, к ее башмаку бумажка прилипла, вот она ее и вымела. После этого Чжан Цзян вроде бы успокоился. Повертел бумажку в руках, посмотрел на нее со всех сторон и бросил на пол. Сказал, что у него такой бумажки и в самом деле не было и, наверно, тетушка Лю притащила ее в дом своими башмаками.

— Может, в самом деле так получилось? — спросил Кузнецов.

— Ну, тетушка Лю не такая неряха. А потом, как может бумажка прилипнуть к башмаку в сухую погоду?

— Ну, чего не случается, — как можно равнодушнее сказал Кузнецов.

Посмотрев на часы, спохватился:

— Ох, засиделся я у вас. А ведь мне работать надо.

— Ничего, работа не волк, в лес не убежит, — заметил Ван Шен-гун, — Да вы заходите как-нибудь. Просто так, поговорить.

— Работы много. Так что скоро вряд ли смогу зайти, — нерешительно ответил Кузнецов.

Итоги обхода участка обсуждали у Сухомлинова.

— Итак, — сказал Даниил Осипович, — мы получили, пусть косвенное, но достаточно убедительное подтверждение: Чжан Цзян интересуется старой крепостью. И, по-видимому, это он посылал туда своего агента. Кто этот шпион, мы пока не знаем.

— Кроме мальчишек старьевщика никто не видел. И они никаких примет назвать не могли, — отметил Кузнецов.

— Но для чего ему понадобилось посылать к крепости сборщика утиля? — недоуменно спросил Мустафин.

— А он и не посылал. Старьевщик замешан здесь случайно, — возразил Иван Григорьевич.

— Может, случайно. А может… идейка была подброшена мальчишкам именно в расчете на такую случайность, — предположил Мустафин.

— Если это так, сделан умный ход, — рассудил Сухомлинов. — С одной стороны, можно отвести подозрение, с другой — проверить, как будут реагировать чекисты. Впрочем, продолжайте.

— На мой взгляд, — сказал Кузнецов, — к этому случаю примыкает происшествие на станции Алма-Ата первая. Человек, который интересовался воинскими эшелонами, одет был точно так же, как неизвестный, которого видели у старой крепости.

— О нем ничего выяснить не удалось? — спросил Сухомлинов.

— Нет, товарищ полковник, — виновато кашлянув в кулак, Кузнецов продолжал: — И, наконец, сомнительный кореец в Тастаке. На нем та же черная одежда. Смущает, правда, одно обстоятельство — речь. Одни утверждают, что незнакомец в черном говорит по-русски довольно плохо, другие — с сильным акцентом, третьи уверяют, что речь его четкая, правильная.

— А может, в Тастаке действительно был кореец? — усомнился Мустафин.

— Я не исключаю такой возможности. Однако, по-моему, это один и тот же человек.

— Если это разные люди, — заметил Сухомлинов, — задача ваша намного усложнится. Если же это одно лицо, перед нами опытный и ловкий противник.

Помолчав, полковник добавил:

— Если считать незнакомцев за одну личность, то бросается в глаза такое обстоятельство. Обращаясь к женщинам, мужчина в двух случаях располагает их к себе тем, что бьет на жалость и сочувствие. Далее. Он довольно искусно изменяет речь. Это говорит об осторожности и хитрости. В этом видно и другое. Противнику нашему не чужды психологические приемы.

— Да, это так, — признал Кузнецов.

— А на мой взгляд, в действиях на станции и в Тастаке значителен элемент авантюризма. Пойти на это может гастролер, который спешит, а риск оправдывает цель, — выразил свое предположение Мустафин.

— Мысль не лишена логики и интереса, Аскар Габбасович. Поэтому попрошу вас продумать меры по этой версии и завтра доложить мне, — приказал Сухомлинов. Обращаясь к Кузнецову, спросил: — А каковы ваши выводы?

103